85 лет назад в Варшаве состоялся судебный процесс, сделавший широко известным Степана Бандеру.
О Варшавском процессе, длившемся с ноября 1935 по январь 1936, вспоминают достаточно часто. Но, как правило, все ограничивается несколькими широко известными фактами.
Факт первый: членов ОУН во главе с Бандерой судили за убийство министра внутренних дел Бронислава Перацкого.
Факт второй: оуновцы убили Перацкого за то, что он руководил "пацификацией" украинцев в 1930 году.
Факт третий: все обвиняемые отказались давать показания на польском языке и на суде говорили только по-украински.
Факт четвертый: лидеров ОУН Степана Бандеру и Николая Лебедя приговорили к смертной казни, но позже по амнистии смертную казнь заменили пожизненным заключением.
Однако все было не так однозначно.
"Пацификация": две версии
Начнем с "пацификации", как с самого раннего факта – тем более не все знают, что это такое. В том контексте, в котором она упоминается сейчас, это была разовая карательная акция польской полиции и кавалерии против украинского сельского населения Галичины, проведенная осенью 1930 года.
Хотя "пацификация" 1930 года проводилась по этническому признаку, подоплека ее была социальная. Из-за мирового кризиса, начавшегося в 1929-м, резко сократился спрос на сельскохозяйственную продукцию – практически единственное, что производилось в Галичине времен Австро-Венгрии и Польши.
Сельское население региона, и до того жившее бедно, обнищало, что привело к протестным настроениям, которые вылились в поджоги имений польских помещиков и поселенцев.
Это факт общеизвестный и никем не оспариваемый. Историки расходятся только в том, были ли эти поджоги стихийными акциями или их вдохновителем стала молодая Организация украинских националистов.
Впрочем, это не так уж и важно. Важно то, что польская власть восприняла социальный протест как национальный и возложила ответственность именно по этническому признаку.
Осенью 1930 года отряды польской полиции и армейской кавалерии совершили налеты на 800 украинских сел Галичины, во время которых арестовали более 5 тысяч человек. Многих не арестовывали, а секли на месте, и это оказалось даже хуже ареста: 4 тысячи человек были покалечены, а около 50 – вообще убиты. Кроме того, каратели сожгли более 500 домов.
Руководил всей этой акцией, издевательски названной "пацификация" ("умиротворение"), начальник Восточного отдела МВД Польши Бронислав Перацкий.
Казалось бы, все сходится. Однако есть одно "но": на Варшавском процессе 1935-36 годов ни один обвиняемый и ни один свидетель не заявляли о том, что Перацкий был убит из-за того, что руководил "пацификацией" 1930 года.
У ОУН были другие цели и задачи.
ОУН: герои и жертвы
Организация украинских националистов создавалась в 1929 году как преемница Украинской войсковой организации. Последняя же была организована в 1920-м в Праге как эмигрантская структура, которой сначала руководил экс-президент Западно-Украинской народной республики Евгений Петрушевич, а потом – будущий лидер ОУН Евгений Коновалец.
Как организация, созданная за рубежом, УВО практически не интересовалась социальными проблемами населения оккупированной поляками Западной Украины. Наоборот, ее задачей было – отколоть бывшую территорию ЗУНР от Польши и восстановить независимость, а потому организация действовала по принципу "чем хуже, тем лучше".
Соответственно задаче выбирались и средства – саботаж, экспроприация и индивидуальный террор. Уже в 1921-м боевик УВО Степан Федак совершил неудачную попытку покушения на польского лидера – маршала Юзефа Пилсудского. Однако направленность террора быстро изменилась.
Начиная с 1922 года террор украинских националистов в большей мере направлен не на врагов, а на "коллаборационистов" – украинцев и поляков, выступающих за примирение в составе польского государства. В октябре 1922-го боевики УВО убили украинского поэта и журналиста Сидора Твердохлеба – лидера Украинской хлеборобской партии, поддерживавшей мирное сосуществование Галичины с Варшавой.
Такие же цели "по наследству" были переданы и Организации украинских националистов. В 1931-м будущий вождь УПА Роман Шухевич организовал убийство в Трускавце польского политика и публициста Тадеуша Голувко, активно выступавшего за польско-украинский компромисс. Убийцы – Василий Билас и Дмитрий Данилишин – были казнены и стали первыми "героями ОУН".
В 1934-м по приказу провода (руководства) Галицкой краевой экзекутивы ОУН были казнены "украинские предатели" – директор Львовской академической гимназии (и бывший офицер армии УНР) Иван Бабий и студент Яков Бачинский.
Из этой же серии было и убийство Бронислава Перацкого: начиная с 1932-го министр внутренних дел Польши активно реализовывал другую "пацификацию" – политику примирения галичан с Польшей, в рамках которой Варшава пошла на некоторые уступки в гуманитарной политике. Именно за эту "пацификацию" Перацкого и приговорили к смертной казни.
Что породило галицкий терроризм?
Собственно, уже сам факт того, что Перацкий был убит только в 1934-м (а решение было принято в 1933-м), а не по горячим следам расправы с крестьянами, доказывает, что "пацификация" 1930 года была ни при чем.
Хотя ОУН, в отличие от УВО, действовала преимущественно в Польше, ее тоже мало интересовали социальные проблемы населения. Другое дело – вопросы языка. Именно эта тема была ключевой для украинских националистов Галичины. И Польша в этом немало поспособствовала.
При том что Западная Украина была оккупирована поляками в 1919-м, формально она не была составной частью польского государства.
И хотя восточная граница Польши была закреплена Рижским мирным договором с Советской Россией и Советской Украиной еще в 1921 году, только в 1923-м Совет послов Антанты (нечто вроде нынешнего пула послов G7) принял решение согласиться с ее передачей Польше – со всеми правами автономии.
Чтобы Запад согласился на присоединение Западной Украины, в 1922 году польский Сейм принял закон "Об основах общего воеводского самоуправления и, в частности, воеводств Львовского, Тарнопольского и Станиславского".
Согласно закону, язык делопроизводства местного самоуправления определяли региональные власти, а централизованные органы власти, ведущие делопроизводство на польском, были обязаны принимать обращения граждан на языках нацменьшинств и отвечать на них соответственно. Более того, даже государственные акты в воеводствах Галичины должны были печататься на польском и украинском (в законе он назван "русинским").
Вопрос языка обучения в школах передавался в ведение местных властей, а вопрос о языке частного бизнеса (включая СМИ) даже не поднимался, поскольку государство в него не вмешивалось.
Однако действовал этот закон всего два года. После формального присоединения Западной Украины к Польше центральная власть начала зажимать языковую демократию.
В 1924 году были приняты так называемые "кресовые законы", по которым единственным языком централизованного делопроизводства стал польский, а в местном самоуправлении допускалось использование двух языков. Основным языком школ стал польский, а украинские ("русинские") школы допускались только в том случае, если родители собирали 40 заявлений. Язык частного бизнеса по-прежнему оставался делом самого частного бизнеса.
Именно с этого момента начался резкий рост националистических настроений на Галичине, что привело к убийству в октябре 1926 года школьного куратора региона Станислава Собинского (это был первый теракт в подпольной карьере Романа Шухевича). А в 1933-м ОУН организовала "школьную акцию", призвав школьников срывать уроки и вообще саботировать обучение на польском языке.
Так что, по сути, именно вопрос языковой дикриминации как фактора насильственной ассимиляции населения стал главным побуждающим фактором для деятельности ОУН и привел ее к террору.
"Не будет преувеличением сказать, что именно борьбе за язык и школу мы обязаны враждебностью к Польше и полякам со стороны украинской молодежи, которая на территории Восточной Малой Польши охвачена враждебными настроениями на 100%", – говорилось в отчете отдела национальностей польского МВД.
Поскольку даже поляки признавали факт рождения террора как ответа на языковую дискриминацию, дополнительные комментарии тут не требуются. К этому можно только добавить, что даже после 1924 года языковое законодательство Польши было более либеральным в отношении языков нацменьшинств, чем нынешнее языковое законодательство Украины.
Теракт по требованию центра
Но вернемся к убийству Перацкого. Как заявлялось во время суда над оуновцами, польский министр внутренних дел был приговорен к смерти на совещании руководства ОУН во главе с Евгением Коновальцем в 1933 году. Причем поначалу убивать собирались не Перацкого, а двух других его коллег по правительству.
Но в итоге все же выбрали главу МВД.
Вообще о том, как формировалась политика террора в ОУН, на Варшавском процессе говорили много. Так, согласно показаниям подсудимых, в 1933-м заграничный центр во главе с Коновальцем высказал недовольство тем, что деятельность оуновцев ограничивается Галичиной. И в качестве ответа на эти претензии было организовано убийство советника консульства СССР во Львове Алексея Майлова.
Однако, поскольку и здесь речь шла о теракте на территории Галичины, "закордонный провод" остался неудовлетворен, и тогда ставший в том же 1933-м главой Галицкой краевой экзекутивы ОУН Степан Бандера поставил задачу убить Перацкого.
Обвинитель (кстати, его фамилия Желенский, которая в некоторых русскоязычных источниках указывается как "Зеленский") на суде на основании документов из архива ОУН привел другую версию: в начале 1934-го у "центрального провода" начался финансовый кризис, так как резко сократилась помощь от американской диаспоры. И по этой причине Коновалец дал команду совершить громкое убийство, которое позволило бы привлечь больше средств от меценатов.
Так или иначе, решение было принято, и начался поиск исполнителя. Едва ли не первым высказал готовность совершить теракт 20-летний уроженец Львовской области Григорий Мацейко.
Согласно нынешним данным, считается, что Мацейко был членом ОУН с 1929 года, однако во время Варшавского процесса звучала информация о том, что в ряды националистов его толкнула история, произошедшая с ним в 1931 году: будущий убийца Перацкого шел по улице, услышал крик "держи бандита" и помог задержать человека, бежавшего мимо него; задержанным оказался боевик ОУН Иван Мицык, убивший другого члена ОУН – Евгения Бережницкого, заподозренного в работе на польскую полицию.
Именно этот эпизод не давал покоя Мацейко, который вызвался убить Перацкого и тем загладить свою невольную вину. Поначалу Бандера его кандидатуру отверг, назвав Мацейко "неинтеллигентным". Видимо, предполагалось, что убийца министра будет схвачен и превратит суд над собой в агитационный процесс, – для этого и нужен был "интеллигент". Однако таких желающих не нашлось, и Мацейко был утвержден.
Ему дали револьвер и бомбу. И то, и другое сыграет роковую роль, но не в судьбе самого Мацейко, а в судьбе многих других членов ОУН, включая Бандеру.
О бомбе – позже, а о пистолете стоит сказать сразу: из него 3 мая 1934 года, то есть всего за полтора месяца до убийства Перацкого, в Стрыйском парке Львова был убит студент Яков Бачинский – украинец, которого подозревали в работе на польскую полицию. Сразу же после теракта полиция начала поиски убийц среди украинских националистов, и потому было очевидно, что использование одного и того же оружия во Львове и при покушении на министра выведет правоохранителей на ОУН.
Такая неосторожность является косвенным подтверждением версии, что оуновцы не собирались скрывать свою причастность к планируемому теракту. Хотя не исключено, что это была просто экономия из-за недостатка финансов.
Убийство министра: что пошло не так
Еще до выезда в Варшаву Григория Мацейко туда был отправлен референт по связям с заграничным руководством Николай Лебедь вместе с активисткой боевой группы Дарьей Гнатковской. По легенде Гнатковская играла роль невесты Лебедя, и легенда соответствовала действительности: в эмиграции, вплоть до смерти Дарьи в 1989 году, они жили вместе.
В Варшаве задачей Лебедя и Гнатковской было определить маршруты передвижений Перацкого, с чем они успешно справились. Прибывшему следом Мацейко была передана информация о том, что министр регулярно обедает в "Товарищеском клубе". На входе в этот клуб боевик ОУН и совершил теракт, дважды выстрелив в Перацкого сзади.
При Мацейко была бомба, которая приводилась в действие нажатием на вмонтированную стеклянную ампулу, которую требовалось раздавить. Согласно сделанной позже экспертизе, эта бомба разнесла бы все в округе пяти метров, но использовать ее боевик то ли не смог (ампула оказалась из слишком твердого стекла, и раздавить ее не получилось), то ли не захотел. Мацейко бросил ее при бегстве под ноги преследователям – но, опять-таки, не раздавив ампулу. Так что бомба не разорвалась и попала в руки полиции.
А вот сам Мацейко в руки "копов" не попал: забежав в один из домов, он снял свой зеленый плащ, по которому его запомнили, и спокойно вышел через другой выход. Полиция в итоге нашла только плащ, в кармане которого была желто-синяя лента – еще одно доказательство того, что оуновцы не собирались скрывать свою причастность к убийству.
Убийца же тем временем сумел вернуться в Галичину, отдать револьвер и – по оуновским каналам – переправиться в Чехословакию, а оттуда в Южную Америку.
На этом участие Мацейко в истории Украины заканчивается. А вот отданный ним пистолет будет использован еще один раз – спустя месяц, во время убийства директора Львовской украинской гимназии Ивана Бабия, которого подозревали в том, что он сдал полиции одного из активистов "школьной акции".
Полиция выходит на ОУН
Парадокс, но полиция на "украинский след" в убийстве Перацкого вышла далеко не сразу, несмотря на желто-синюю ленту в плаще. Поначалу у нее были косвенные основания считать, что теракт совершила польская праворадикальная организация "Обуз Народово-Радикальный" (ОНР), представитель которой Мосдорф перед убийством требовал встречи с министром, а после убийства срочно уехал из Варшавы.
Однако потом стали происходить события, которые вывели полицию на ОУН.
Первым следом стал, собственно, пистолет, из которого в мае убили Бачинского, в июне – Перацкого, а в июле – Бабия. Определив идентичность пуль, полиция поняла, что искать убийцу надо в Галичине.
Вторым стало задержание Николая Лебедя. После убийства он уехал в Данциг (Гданьск), который имел тогда особый статус "вольного города", а оттуда – в Германию. Однако уже в Данциге польские шпики обнаружили его прибытие в этот город сразу после убийства Перацкого и доложили в Варшаву.
Потом перемещение Лебедя в Германию отследили по паспорту на фамилию Скиба и сделали запрос немцам о задержании.
Если бы все происходило года через четыре, то руководство нацистской Германии только посмеялось бы над таким запросом. Однако 1934-35 годы были годами польско-немецкого сближения, и немцы не только задержали Скибу-Лебедя, но и согласились выслать его в Польшу. Где, собственно, Лебедя опознали как активиста ОУН и как человека, который жил в Варшаве несколько недель – вплоть до убийства Перацкого.
А потом свою роль сыграла бомба. За день до теракта польская полиция провела обыск в краковской квартире 30-летнего студента Ярослава Карпинца, которого подозревали в связях с ОУН. Там была найдена целая подпольная лаборатория, где среди прочего нашли все "ингредиенты", из которых была изготовлена бомба, брошенная Мацейко. И уже в поисках связей между Краковом и Варшавой полиция смогла установить, что Лебедь был посетителем квартиры Мацейко.
Разгром галицкой ОУН: случайность или предательство?
Обыск у Карпинца был только одним из событий 14 июня 1934 года, за день до убийства Перацкого. В тот же день во Львове были арестованы глава галицкой краевой экзекутивы Степан Бандера и организационный референт (глава орготдела) экзекутивы, 31-летний инженер Богдан Подгайный.
Почему все произошло в один день, да еще за сутки до убийства министра внутренних дел, – это самая большая загадка во всей этой истории. На самом суде все основные обвинения против большинства подсудимых выдвигались на основании документов так называемого "архива Сеника" – бумаг, изъятых в Праге у одного из руководителей ОУН Емельяна Сеника чешской полицией и переданных полякам. Однако история с передачей документов завершилась уже осенью 1934-го и не могла быть причиной арестов в июне.
Поэтому некоторые историки подозревают, что источником польской полиции на самом деле был один из высших руководителей ОУН – референт центрального руководства по связям с западноукраинскими землями Ярослав Барановский, а история с "архивом Сеника" была лишь прикрытием информации, полученной от секретного агента.
Кстати, на Варшавском процессе источник польской полиции, сообщивший имя Мацейко как убийцы Перацкого, раскрыт не был по причине необходимости соблюдения конфиденциальности.
Интересно, что именно Барановского называют организатором бегства Мацейко в Чехословакию. А из того факта, что Барановский не сдал Мацейко полякам, делается вывод, что на самом деле оуновцев в темную использовали польские политические противники Перацкого, которым нужно было убийство министра внутренних дел. В котором многие якобы видели потенциального наследника тяжело больного к тому времени лидера Польши Юзефа Пилсудского.
Впрочем, все это версии, не имеющие подтверждения. Однако есть и факты: Емельян Сеник и Ярослав Барановский после раскола ОУН в 1940 году выступили против Степана Бандеры, поддержав его конкурента – Андрея Мельника. Сеник был убит в 1941 году в Житомире, Барановский в 1943-м во Львове.
В обоих убийствах мельниковцы обвинили бандеровцев.
Только по-украински
Но вернемся теперь уже непосредственно к Варшавскому процессу, который открылся 18 ноября 1935 года. На нем обвинялось 12 подсудимых, но один из них отсутствовал: 21-летний Яков Черний накануне процесса был признан психически невменяемым, и на процесс его не допустили (что, впрочем, не помешало вынести ему приговор).
Что касается остальных одиннадцати, то их поведение на суде было абсолютно разным, зачастую не укладывающимся в созданную позже легенду.
Подсудимым номер один был, конечно, 26-летний студент Степан Бандера. Лидер галицких оуновцев, он и на суде показал всем пример, отказавшись отвечать на вопросы суда по-польски. Его примеру последовало большинство подсудимых, но не все.
К тому же в такой позиции было слабое звено: пока шло следствие, все подсудимые, включая Бандеру, отвечали следователям по-польски. Прокуратура озвучила этот факт, что, безусловно, снизило эффект от "языковой" акции на самом суде. Кроме того, отказ от показаний на суде уменьшил возможности защиты для Бандеры и тех, кто последовал его примеру.
Вообще, ход событий на процессе и перед ним показал, что никакого заранее согласованного сценария использования процесса в политических целях не существовало. Так, во время следствия Бандера сначала вообще отрицал свою причастность к ОУН, а когда понял, что на него дают показания другие арестованные, "ушел в отказ" – то есть не отрицал и не подтверждал сказанного соратниками. На суде по "языковым мотивам" он, естественно, тоже показаний не давал.
Приблизительно той же линии – непризнания во время следствия и отказа говорить на суде по-польски – придерживались еще шесть подсудимых – Николай Лебедь, Дарья Гнатковская, Ярослав Карпинец, Екатерина Зарицкая, Евгений Качмарский, Николай Климишин и Ярослав Рак. А вот четверо других поступили иначе – каждый по своим причинам.
Они не пошли за Бандерой
Что интересно, большинство поддержавших Бандеру подсудимых были рядовыми членами ОУН, зато почти все оуновцы с "особой позицией" принадлежали к руководству краевой экзекутивы.
Богдан Подгайный был боевым референтом и одним из наиболее доверенных лиц Бандеры (их даже арестовали вместе). На суде он так же, как и Бандера, отказался говорить по-польски, но на следствии дал обширные показания.
При этом самые серьезные показания он дал против себя, но также рассказал и о роли в организации Степана Бандеры и Романа Шухевича (последний в это время находился в тюрьме по другому делу).
Объяснил свою линию поведения Подгайный еще на следствии: узнав, что полиции все известно, он решил вместо отрицания признать все, чтобы общество узнало о той роли, которую ОУН играет в борьбе за свободу Западной Украины.
По сути, Подгайный хотел того, что предполагалось еще накануне убийства Перацкого, – пропагандистского процесса. Но, поскольку его линия не была согласована с остальными, то в результате вошла в противоречие с линией отказа говорить по-польски, которую инициировал Бандера. И даже оказалась во вред ей.
Поняв это, Подгайный попытался исправить ситуацию на суде: он даже один раз по-польски отрицательно ответил на вопрос адвоката – поддерживает ли показания, сделанные на предварительном следствии. Но это уже не помогло: показания вовсю использовались обвинением.
Приблизительно то же произошло с 25-летним Евгением Качмарским – ветераном террористической деятельности, в 1928-33 годах отсидевшим пять лет за нападение на почтовое отделение во Львове, и участником первого (неудавшегося) покушения на студента Бачинского в марте 1934 года. На предварительном следствии он дал полные показания, но во время суда отказался говорить по-польски.
24-летний Роман Мигаль был одним из ближайших соратников Степана Бандеры: его замом в 1932-м, когда тот занимал должность референта по пропаганде, потом – руководителем отделения боевой разведки.
Один из организаторов бегства Мацейко в Чехословакию и убийства директора гимназии Бабия, один из двух убийц Бачинского, он дал полные показания во время следствия и оказался единственным, кто с самого начала процесса согласился свидетельствовать по-польски. При этом в первых же показаниях на суде заявил, что "с радостью погибнет на виселице, если своими признаниями поспособствует ликвидации ОУН и откроет глаза украинской молодежи на действительное состояние вещей".
По словам Мигаля, перелом в его сознании начал происходить после убийства Бабия: на похоронах директора гимназии и особенно во время речи на них епископа УГКЦ Ивана Бучко боевик ОУН понял, что большинство галицкого общества негативно относится к их террористической деятельности (это соответствовало действительности: даже митрополит УГКЦ Андрей Шептицкий осудил не только убийства украинцев во Львове, но и убийство Перацкого в Варшаве).
Кроме того, вскоре Мигаль узнал, что убитый ним по приговору ОУН Бачинский (до последних дней считавший Мигаля другом) никогда не был ни предателем, ни секретным сотрудником полиции. В результате он перестал выходить на связь с руководством краевой организации, и Бандера отдал приказ убить очередного "предателя". Так что к моменту ареста осенью 1934-го по делу об убийствах Бачинского и Бабия Мигаль уже был готов к борьбе с ОУН, хотя от своих националистических взглядов не отказался.
Приказ об убийстве Мигаля Степан Бандера отдал организационному референту краевой экзекутивы ОУН, своему одногодке Ивану Малюце. Приказ Малюцей не был выполнен, а он сам оказался на суде одним из четверых "отступников". Причем поведение Малюцы оказалось наиболее загадочным: сначала он, как и Бандера, полностью придерживался линии непризнания и отказа говорить по-польски, но по ходу процесса развернул свою позицию на 180 градусов.
По словам самого Малюцы, поворотным моментом для него стало убийство его подруги и сотрудницы в организационной реферантуре Марии Ковалюк. Однако это не объясняет, почему Малюца стал давать показания не сразу (как Мигаль), а только по ходу процесса, где он заявил, что "ОУН никогда не была, не является и никогда не будет полезной народу Украины, ОУН есть наследница УВО, которая не признавала ничего, кроме террора".
Три смертных приговора
13 января 1936 года был зачитан обвинительный приговор всем 12-ти подсудимым. Вопреки более поздним версиям, часть из них осудили не за участие в убийстве Перацкого, а за их деятельность в ОУН. В том числе – Степана Бандеру, чье участие в организации убийства министра осталось недоказанным.
Тем не менее Степана Бандеру, Николая Лебедя и Ярослава Карпинца приговорили к смертной казни, которую тут же, во время зачитывания приговора, заменили пожизненным заключением – в связи с прошедшей еще в мае 1935 года амнистией по случаю смерти Юзефа Пилсудского.
После приговора все 12 осужденных подали апелляцию. Малюца и Мигаль, не имевшие адвокатов, сделали это лично, на польском языке. Степан Бандера и еще восемь осужденных сделали это с помощью адвокатов. Ярослав Карпинец имел адвоката, но сделал это лично – на польском языке.
Впрочем, для большинства осужденных это был не последний приговор – их еще ждал Львовский процесс (25 мая – 26 июня 1936 года) по убийствам советника советского консульства Майлова, директора гимназии Бабия и студента Бачинского.
Степан Бандера (1909-1959) по приговору на Львовском процессе получил второе пожизненное. Вышел из тюрьмы в Бресте в сентябре 1939 года – после того, как тюремная администрация сбежала от наступающих немецких войск. Лидер организованной им в 1940 ОУН (революционной). Сотрудничал с нацистами. Но после самовольного провозглашения его соратниками "украинского государства в союзе с Германией" 30 июня 1941 года попал в немилость за самоуправство. В 1941-1944 годах – провел в тюрьме, но потом был выпущен гитлеровцами на свободу, чтобы помочь в организации действий силами УПА против Советской армии на Западной Украине. После капитуляции Германии получил поддержку со стороны американцев и продолжил жить в Мюнхене. Убит агентом КГБ.
Николай Лебедь (1909-1998) на Львовском процессе в дополнение к пожизненному заключению получил 15-летний срок. Сбежал во время этапирования заключенных от наступления немецких войск в сентябре 1939-го. Один из создателей бандеровской ОУН (революционной). С 1944-го – представитель ОУН (р) в Западной Европе. В 1949-м эмигрировал в США.
Ярослав Карпинец (1905-1944) во Львовском процессе не участвовал. Вышел на свободу в сентябре 1939-го. Член ОУН (р). Погиб в 1944-м в бою УПА с Красной Армией.
Николай Климишин (1909-2003) на Варшавском процессе получил пожизненное заключение за участие в создании Карпинцом бомбы и деятельность в качестве связного между Карпинцом и Лебедем. В Львовском процессе не участвовал. Вышел на свободу в сентябре 1939-го. В 1941-1944 – в немецких тюрьмах, в том числе в Освенциме. С 1945 года жил в Германии, с 1949-го – в США.
Дарья Гнатковская (1912-1989) на Варшавском процессе получила 15 лет тюрьмы, во Львовском процессе не участвовала. Бежала из тюрьмы в сентябре 1939 года. С 1945 года жила с Николаем Лебедем в Германии, с 1949-го – в США.
Богдан Подгайный (1906-1980) на Варшавском процессе получил пожизненное заключение, на Львовском процессе – 15-летний срок. Вышел на свободу в сентябре 1939-го. Командир сотни в дивизии СС "Галичина" (1943-1945). С 1945 года – в Германии, с 1956-го – в Канаде.
Иван Малюца (1909-1942) получил 12 лет на Варшавском процессе, 15 лет – на Львовском. Вышел на свободу в сентябре 1939-го. В 1941-1942 – переводчик в немецкой армии. Погиб под Сталинградом.
Роман Мигаль (1911-1939) получил 12 лет на Варшавском процессе, пожизненное заключение – на Львовском. Убит поляками во время этапирования из одной тюрьмы в другую в сентябре 1939 года.
Евгений Качмарский (1910-42) на Варшавском процессе получил 12 лет тюрьмы, после Львовского процесса срок был увеличен до 15 лет. Выпущен на свободу в сентябре 1939-го советской властью, после присоединения Западной Украины к СССР. В 1941-1942 служил в украинской полиции Львова. Умер от туберкулеза.
Екатерина Зарицкая (1914-1986) получила 8 лет тюрьмы на Варшавском процессе как участница боевой женской группы ОУН и 5 лет тюрьмы на Львовском процессе. Вышла на свободу по амнистии в декабре 1938 года. В 1940-1941 – в советской тюрьме, в 1941-1943 – руководитель женской сетки ОУН (р) в Галичине, в 1943-1945 – организатор и руководитель Украинского Красного Креста, в 1945-1947 – связная Романа Шухевича в УПА. В 1947-1972 – в советских лагерях. Вышла на свободу с запретом жить в Западной Украине, последние 14 лет жила в Волочиске Хмельницкой области.
Ярослав Рак (1908-1989) на Варшавском процессе получил 7 лет тюрьмы за перевозку нелегальной литературы в Галичину, в Львовском процессе не участвовал. Вышел на свободу в сентябре 1939-го. Один из руководителей ОУН (р). В 1941-1944 – в немецких тюрьмах, в том числе в 1942-1944 – в Освенциме. С 1944 жил в Германии, с 1949 – в США.
Яков Черний (1914-1944) на Варшавском процессе получил 7 лет тюрьмы за участие в ОУН, во Львовском процессе не участвовал. Вышел на свободу в сентябре 1939-го. В 1941-1943 – в украинской полиции в Перемышле и Добромиле, в 1943-1944 – в немецкой тюрьме. В 1944 – в составе УПА, погиб в бою с советскими войсками.
